Неточные совпадения
— Я угощаю, — сказала она, спросив кофе, ликера, бисквитов, и расстегнула шубку; Клима обдал запах незнакомых духов. Сидели у окна; мимо стекол, покрытых инеем, двигался
темный поток людей. Мышиными
зубами кусая бисквиты, Нехаева продолжала...
Вслед за этим он втолкнул во двор Маракуева, без фуражки, с растрепанными волосами, с
темным лицом и засохшей рыжей царапиной от уха к носу. Держался Маракуев неестественно прямо, смотрел на Макарова тусклым взглядом налитых кровью глаз и хрипло спрашивал сквозь
зубы...
Пролежав в комнате Клима четверо суток, на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, — глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися глазами; губы его,
потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел
зубами, оскаливая их.
Но когда Вавилов рычал под окном: «Господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас!» — в дремучей бороде его разверзалась
темная яма, в ней грозно торчали три черных
зуба и тяжко шевелился язык, толстый и круглый, как пест.
Человек в перчатках разорвал правую, резким движением вынул платок, вытер мокрое лицо и, пробираясь к дверям во дворец, полез на людей, как слепой. Он толкнул Самгина плечом, но не извинился, лицо у него костистое, в
темной бородке, он глубоко закусил нижнюю губу, а верхняя вздернулась, обнажив неровные, крупные
зубы.
Остаток вечера он провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память показывала
темное, острое лицо Варвары, с плотно закрытыми глазами, с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они открывали три неприятно белых
зуба, с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи комьев рыжей земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Вы удивительно успели постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту откровенность; впрочем, вам и тогда было уже лет тридцать семь, но я на вас даже загляделся: какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные, с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки — иначе не умею выразиться; лицо матово-бледное, не такое болезненно бледное, как теперь, а вот как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны, которую я имел честь давеча видеть; горящие и
темные глаза и сверкающие
зубы, особенно когда вы смеялись.
Глаза казались еще больше в
темных кругах, кончик носа обострился, недавно еще пухлые красивые губы болезненно обтянулись около
зубов.
Встретится ли под
темный вечер с каким-нибудь человеком, и ему тотчас показывалось, что он открывает рот и выскаливает
зубы.
Под правым ухом у него была глубокая трещина, красная, словно рот; из нее, как
зубы, торчали синеватые кусочки; я прикрыл глаза со страха и сквозь ресницы видел в коленях Петра знакомый мне шорный [Шорный — связанный с изготовлением ременной упряжи, седел, уздечек и т. п. кожаных изделий.] нож, а около него скрюченные,
темные пальцы правой руки; левая была отброшена прочь и утонула в снегу.
Когда она улыбалась, ее
темные, как вишни, зрачки расширялись, вспыхивая невыразимо приятным светом, улыбка весело обнажала белые крепкие
зубы, и, несмотря на множество морщин в
темной коже щек, всё лицо казалось молодым и светлым.
Дядя Яков всё более цепенел; казалось, он крепко спит, сцепив
зубы, только руки его живут отдельной жизнью: изогнутые пальцы правой неразличимо дрожали над
темным голосником, точно птица порхала и билась; пальцы левой с неуловимою быстротой бегали по грифу.
Я спрятался в
темный угол за сундук и оттуда смотрел, как мать извивается по полу, охая и скрипя
зубами, а бабушка, ползая вокруг, говорит ласково и радостно...
Темная синева московского неба, истыканная серебряными звездами, бледнеет, роса засеребрится по сереющей в полумраке травке, потом поползет редкий седой туман и спокойно поднимается к небу, то ласкаясь на прощанье к дремлющим березкам, то расчесывая свою редкую бороду о колючие полы сосен; в стороне отчетисто и звучно застучат
зубами лошади, чешущиеся по законам взаимного вспоможения; гудя пройдет тяжелым шагом убежавший бык, а люди без будущего всё сидят.
Возле часовни, в самых
темных воротах, постоянно сидел на скамеечке семидесятилетний солдат, у которого еще, впрочем, осталось во рту три
зуба.
Между раздвинутыми
темными губами слегка сверкала белизна
зубов и еще виднелся кончик прикушенного языка.
Я близко стояла, видела, все
зубы ему выкрошил, — плюет он, а кровь густая-густая,
темная!..
Он поднялся на ноги,
темный, сильный. Лицо его потускнело, борода вздрогнула, точно он неслышно щелкнул
зубами, и продолжал пониженным голосом...
На
темных лицах сверкали глаза, блестели
зубы.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в
зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме.
Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Раскиданный на мгновенные, несвязные обломки — мир. На ступеньках — чья-то звонкая золотая бляха — и это мне все равно: вот теперь она хрустнула у меня под каблуком. Голос: «А я говорю — лицо!»
Темный квадрат: открытая дверь кают-компании. Стиснутые, белые, остроулыбающиеся
зубы…
В своем мучительном уединении бедный герой мой, как нарочно, припоминал блаженное время своей болезни в уездном городке; еще с раннего утра обыкновенно являлся к нему Петр Михайлыч и придумывал всевозможные рассказы, чтоб только развлечь его; потом, уходя домой, говорил, как бы сквозь
зубы: «После обеда, я думаю, Настя зайдет», — и она действительно приходила; а теперь сотни прелестнейших женщин, может быть, проносятся в красивых экипажах мимо его квартиры, и хоть бы одна даже взглянула на его
темные и грязные окна!
— На кого ты руку поднял? — неожиданно напустился он на меня, широко разевая рот, в котором уже не было ни одного
зуба и который вследствие этого был скорее похож на зияющую
темную впадину, чем на рот.
Черные глаза его глядели твердо и проницательно;
темная борода покрывала всю нижнюю часть лица, крепкие и ровные
зубы сверкали ослепительною белизной.
Щеки у нее были
темные, а
зубы блестели.
Он заметил, что постоялка всегда говорит на два лада: или неуважительно — насмешливо и дерзко, или строго — точно приказывая верить ей. Часто её
тёмные глаза враждебно и брезгливо суживались под тяжестью опущенных бровей и ресниц, губы вздрагивали, а рот становился похож на злой красный цветок, и она бросала сквозь
зубы...
За сутки она истаяла страшно: нос обострился, жёлтые щёки опали, обнажив широкие кости скул,
тёмные губы нехорошо растянулись, приклеившись к
зубам.
Рот его болезненно приоткрыт, видны желтые неровные
зубы, на верхней губе неприятно топорщатся
темные усы, редкие и жесткие, он дышит часто и напряженно, нос его вздрагивает, но усы не шевелятся.
Илья взглянул на арестанта. Это был высокого роста мужик с угловатой головой. Лицо у него было
тёмное, испуганное, он оскалил
зубы, как усталая, забитая собака скалит их, прижавшись в угол, окружённая врагами, не имея силы защищаться. А Петруха, Силачев, Додонов и другие смотрели на него спокойно, сытыми глазами. Лунёву казалось, что все они думают о мужике...
Иногда при чаепитии присутствовал Перфишка. Обыкновенно он помещался в
тёмном углу комнаты на подмостках около коренастой, осевшей в землю печи или влезал на печь, свешивал оттуда голову, и в сумраке блестели его белые, мелкие
зубы. Дочь подавала ему большую кружку чаю, сахар и хлеб; он, посмеиваясь, говорил...
Опасность быть застигнутым на месте преступления не пугала, а лишь возбуждала его — глаза у него
темнели, он стискивал
зубы, лицо его становилось гордым и злым.
Яков Тарасович, маленький, сморщенный и костлявый, с черными обломками
зубов во рту, лысый и
темный, как будто опаленный жаром жизни, прокоптевший в нем, весь трепетал в пылком возбуждении, осыпая дребезжащими, презрительными словами свою дочь — молодую, рослую и полную. Она смотрела на него виноватыми глазами, смущенно улыбалась, и в сердце ее росло уважение к живому и стойкому в своих желаниях старику…
Он замечал, что каждый раз, когда она смотрела на него, — глаза ее
темнели, а верхняя губа вздрагивала и чуть-чуть приподнималась кверху, обнажая крошечные белые
зубы.
К ним за стол сели две девицы — высокая, крепкая Лидия и огромная, тяжёлая Капитолина. Голова Лидии была несоразмерно с телом маленькая, лоб узкий, острый, сильно выдвинутый подбородок и круглый рот с мелкими
зубами рыбы, глаза
тёмные и хитрые, а Капитолина казалась сложенной из нескольких шаров разной величины; выпученные глаза её были тоже шарообразны и мутны, как у слепой.
В
тёмный час одной из подобных сцен Раиса вышла из комнаты старика со свечой в руке, полураздетая, белая и пышная; шла она, как во сне, качаясь на ходу, неуверенно шаркая босыми ногами по полу, глаза были полузакрыты, пальцы вытянутой вперёд правой руки судорожно шевелились, хватая воздух. Пламя свечи откачнулось к её груди, красный, дымный язычок почти касался рубашки, освещая устало открытые губы и блестя на
зубах.
Откуда-то прошла большая лохматая собака с недоглоданною костью и, улегшись, взяла ее между передними лапами. Слышно было, как
зубы стукнули о кость и как треснул оторванный лоскут мяса, но вдруг собака потянула чутьем, глянула на черный сундук, быстро вскочила, взвизгнула, зарычала тихонько и со всех ног бросилась в
темное поле, оставив свою недоглоданную кость на платформе.
Как она обернулась и мимоходом повела глазами на Дон-Кихота, так он и намагнетизировался. Та смотрит на него, потому что видит его смотрящим в первый раз после долгого беспамятства, а он от нее глаз оторвать не может. Глаза большие, иссера-темные, под черною бровью дужкою, лицо горит жизнью,
зубы словно перл, зерно к зерну низаны, сочные алые губы полуоткрыты, шея башенкой, на плечах — эполет клади, а могучая грудь как корабль волной перекачивает.
Афонька приподнялся, заговорил вздор, почесал в голове и захрапел громче прежнего; а покойник, как будто бы рассердись за мою попытку, заскрипел
зубами и, продолжая одной рукой давить мне грудь, схватил другою за горло, стиснул: вся кровь бросилась мне в голову, в глазах
потемнело — и я обеспамятел.
Скрипя
зубами, он вслушивался, всматривался в
тёмный бунт внутри себя, потом кричал дьяконице...
И круглый плоский скат летел
темным кругом по воздуху и точно шлепался о палубу. Итальянцы смеялись, показывая свои великолепные
зубы, добродушно кивали головами и что-то бормотали по-своему. Почем знать, может быть, они сами думали, что морской кот считается лучшим местным деликатесом, и не хотели обижать добрых балаклавцев отказом.
Говоря, Шапошников становился почти страшен. Лицо у него было смуглое, тонкое, волосы курчавые и черные, как у цыгана, из-за синеватых губ сверкали волчьи
зубы.
Темные глаза его неподвижно упирались прямо в лицо противника, и трудно было выдержать этот тяжелый, сгибающий взгляд — он напоминал мне глаза больного манией величия.
Лицо эфиопа, два длинные
зуба блестят в
темной пасти раскрытого рта; седые космы падают с головы густыми прядями; сухая
темная грудь открыта от шеи до пояса, и юбка зашароварена в широкие пестрые порты, а в руках… в руках и у той и у другой по ножу.
Вот хоть бы молодка эта, хохлушка, что заметила старику насчёт тугой мошны. Молчит,
зубы сжаты,
тёмное от загара лицо её сердито и в глазах острый гнев. Спросишь её о чём-нибудь — отвечает резко, точно ножом ткнёт.
Цена его слов известна мне была, а обидели они меня в тот час. Власий — человек древний, уже едва ноги передвигал, в коленях они у него изогнуты, ходит всегда как по жёрдочке, качаясь весь,
зубов во рту — ни одного, лицо
тёмное и словно тряпка старая, смотрят из неё безумные глаза. Ангел смерти Власия тоже древен был — не мог поднять руку на старца, а уже разума лишался человек: за некоторое время до смерти Ларионовой овладел им бред.
Потемнеет весь Савёлка, только мышиные
зубы его блестят, да сухой язык шевелится, как у змеи, и пот на лбу выступит крупными каплями.
Из сумрака, из угла откуда-то лениво выплыл Егор, с трубкой в
зубах; вспыхивая, огонь освещал его
темное лицо, наскоро вытесанное из щелявой и суковатой доски; блестела серьга в толстой мочке красного уха.
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос в гнилой, щелявый пол. Руки он сложил на животе, голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему крикам. Все шумнее накатывалась на него
темная, едва освещенная желтым огоньком стенной лампы толпа людей, в полосе света иногда мелькала — точно оторванная — голова с оскаленными
зубами, все кричали, жаловались, и выше всех поднимался голос варщика Никиты...
Но его выручила из затруднительного положения сестра. Она уже насытилась и сидела, откинувшись на спинку кресла.
Тёмные волосы её были причёсаны старомодно, но эта прическа в форме короны очень шла властному выражению её лица. Её губы, вздрогнувшие от улыбки, открыли белую и тонкую, как лезвие ножа, полоску
зубов, и, красивым жестом остановив брата, она сказала...
Я помню, что ямщик смеялся, скаля свои белые
зубы… Мне стало немного жутко и холодно, и я запахнулся дохой, как будто это подо мной была эта
темная, холодная глубина. Но мой товарищ сразу заволновался и вспыхнул.
Около двери, прижавшись к стене, стояла Фекла, совершенно нагая. Она дрожала от холода, стучала
зубами, и при ярком свете луны казалась очень бледною, красивою и странною. Тени на ней и блеск луны на коже как-то резко бросались в глаза, и особенно отчетливо обозначались ее
темные брови и молодая, крепкая грудь.